Журнал "Русский репортер": «Мне говорили — что ты такая прямая, как шпала?»

ЮЛЯ ГУСЬКОВА СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ «РР»

Диана Арбенина интеллигентна и ведет себя совсем не как «звезда». Она искренне извиняется за совсем небольшое опоздание, так же искренне пытается вспомнить: «А мы ведь когда-то встречались уже?», показывает фотографии детей в айфоне… Мама Арбениной была журналистом: «Я вам искренне сочувствую, это очень тяжелая профессия. Я тоже хотела сначала, но поняла, что лучше буду писать о себе».

— Недавно видела в сети очередной листинг — звезды, которые могли бы стать учителями. Вас туда тоже включили. 

— Нет, я не смогла бы стать учителем. Русский как иностранный (это специальность, полученная Арбениной на филфаке СПбГУ. — «РР») — очень тяжелая профессия. Русский язык вообще тяжелый даже для нас, русских людей. Надо много читать, а сейчас все читают телефоны. Слава богу, я успела прочесть много книг до развития научно-технического прогресса. 

— Но если мыслить шире, вы тоже занимаетесь языком. 

— Да. Но вот смотрите: что делают люди, которые плывут по течению? Они знают правила и применяют их в жизни, им больше ничего не надо. Что делают малообразованные бунтари? Они нарушают правила, их не зная. И в этой ситуации, мне кажется, самое верное — зная все правила, оттолкнуться от них и пойти своей дорогой. Я так сделала. Получила высшее образование — без него невозможно. Не верю в самоучек, в самородков, которым не нужно учиться. Этого просто не может быть. Давно уже все придумано, и надо просто пытаться соответствовать тем людям и той мудрости, которые были до тебя. Человек малообразованный, не знающий ни музыкальной грамоты, ни своего языка, очень быстро исчерпает себя самого и скатится в конформизм, выдавая шаблонные мысли в шаблонных фразах. Мне нравятся люди, за которыми чувствуются история, образование и воспитание, и при этом они могут станцевать на барной стойке. 

Я не хотела учиться после школы, а мои родители настояли, чтобы я поступила в университет. И сейчас я им за это благодарна. Поэтому моя задача как мамы — интегрировать детей в образовательный социум. Это очень важно. Вот в музыкалке сейчас они пошли во второй класс. Год Голгофы за спиной. 

— Помогаете им?

— Однажды прозанималась с дочерью Мартой шесть часов подряд, и за эти шесть часов она успела восемь раз порыдать, умыться, вернуться, а я успела выпить 25 чашек кофе, побиться головой о стену и понять, что я не могу учить своих детей, мне это не дано. Поэтому я прибегаю к помощи других людей, у которых это получается отлично. Вообще у меня дети нормальные, достаточно заурядные. 

— Заурядные? 

— Ну, в смысле неглупые, способные учиться, статистически умненькие детки. Я могу думать: «Марта молчит — это, наверно, проявляются какие-то странные гены?..» А мне отвечают — да она просто молчит, не хочет разговаривать, и все. Я чокнутая нервная мама.

— Чокнутая — это рисование, английский, фехтование и что-то еще?

— Нет. Я не хочу забивать детям головы и детство. Считаю, что нужна школа. Хорошая. Но хорошая школа — это та, где есть хорошие преподаватели; неважно, частная или общеобразовательная. Плюс к общеобразовательной школе дети должны получить начальное музыкальное образование, знать основы гармонии. И обязательно должен быть спорт. В нашем случае у Марты — теннис, у Артема — футбол. Еще им надо давать время гулять. Не надо всем детям подряд бросаться заниматься хореографией, фехтованием, макраме, читать Шекспира в семь лет! Пусть у детей будет детство. В схеме «музыка — школа — спорт» все нужно. Но в итоге опять-таки весь день забит… Тяжело. 

— Зато когда школа заканчивается, наступает величайшая радость.

— У меня, кстати, действительно наступила. Потом, правда, прошла: пришлось учиться дальше. Я своим детям так и говорю: «Ребят, вам надо потерпеть лет 20, а потом все будет хорошо». Они каждый день читают перед сном. Марта вчера читает про Гауди и говорит с серьезным видом: «Вот это мне пригодится. Я же буду архитектором». И я думаю про себя: «Слава богу, будь архитектором». Вообще я за то, чтобы ребенок быстро определился. Человеку, который не знает, чего он хочет, очень тяжело.

— Слушайте, ну нужно же еще и какое-то везение. Мне кажется, рано знать, чего ты хочешь, — это тоже везение. Вот как у вас, например.

— Я не считаю, что мне везло. Чтобы иметь право заниматься музыкой, я завоевывала место под солнцем. В меня никто не вкладывал десятки тысяч долларов, мне никто не помогал писать альбомы, называя себя при этом продюсером. Так вышло, что я просто пела каждый день. У меня есть фанатка, которая все про меня знает лучше меня. И однажды она составила календарь — проследила, чем мы занимались со Светой Сургановой с 1993 года. Оказалось, мы каждый день играли. Каждый день. Постарайтесь делать зарядку, не пропуская ни дня! У вас это не получится, скорее всего. А мы играли ежедневно.

— А то, что Светлана Сурганова прилетела в Магадан, когда вы туда вернулись из Петербурга, — не везение разве? Могла бы не прилететь. Если бы вы остались тогда одна — вы бы продолжили?

— Кстати, в Магадан должна была лететь не Света Сурганова, а другой человек. Вообще в Питере в то лето у меня случилась целая компания друзей, таких же близких и дорогих, как Светлана. Она классно пела, и это ее сильно выделяло на фоне остальных. Я привыкла, что женщинам этого не дано в принципе, варилась в собственном соку, но тут появилась родная душа. А в Магадан нужно было лететь меня спасать, потому что я начала со страшной силой хандрить, плохо себя вести. И полетела Сурганова. Но, не умаляя значимости ни Светки, ни Питера, я все равно думаю, что есть судьба. И если ей угодно, она тебя сделает. Я бы все равно писала песни, все равно бы пела их и все равно бы состоялась — не в Питере, так в Харькове или в Барселоне. Неважно.

— Вы сейчас сказали «женщинам этого не дано в принципе»…

— Ну, девушкам вообще труднее. Очень мало девушек, кому от природы дано играть на гитаре и петь. Эти беспомощные попытки заканчиваются тем, что барышни выходят замуж и начинают заниматься тем, чем в принципе должна заниматься женщина, — создавать семью и рожать детей. Мне кажется, мужчинам больше присуще зерно творчества.

— Может, у них больше возможностей для этого? Как минимум им никто не скажет: иди замуж, рожай детей.

— Скажет, не скажет — не в этом же дело! Собака лает, караван идет. У каждого от природы свое предназначение. Мне кажется, у женщин предназначение — семья. Назовите 50 великих режиссеров и 50 великих режиссеров-женщин. В общей массе женщины и ведомые, и с точки зрения творчества неинтересны.

— Подождите, право на профессионализм у женщины в принципе появилось куда позже.

— Я же не про сексизм. Для меня нет мужского и женского. Есть состоявшееся и беспомощное. Состоявшихся женщин мало. Меня, к примеру, раздражает женский почерк в поэзии. Да, была Цветаева, а была Ахматова, которая, на мой взгляд, не гениальна, как Марина, не надломлена, а просто талантлива. Ахматова в акмеизме, конечно, много сделала, все на деталях, все эти хлыстики и перчатки… Зачастую женщины пишут по-женски, и мне это не нравится. Я сразу вижу в этом изъян. Вот иногда смотришь фильм и думаешь: «Женщина, что ли, снимала?» И не ошибаешься. Я мужчинам доверяю больше. Но и бесталанных парней много. Взял гитару, штаны драные, а сказать нечего — это сразу видно.

— Но если я возьму гитару и надену драные джинсы, ко мне будет больше вопросов, чем к этому самому парню. 

— Когда я взяла гитару, не пасовала ни перед одним пацаном. Я просто чувствовала, что я сильная. Другое дело, что лавры наград, премий и вот этого всего фуфла могли достаться мужской группе. Но меня это не печалило: я же видела, что люди приходят на мои концерты. А верю я людям, а не дипломам. 

— А в интервью «РР» два года назад, когда вас номинировали на «Триумф», вы говорили, что для вас это важно.

— О, если бы хоть кто-то, когда я пришла в рок-н-ролл, сказал мне: «Девочка, да ты классно пишешь!» Но этого не было. И, конечно, мне было приятно и важно, когда Алла Демидова номинировала меня на премию «Триумф», когда уважаемые всем миром люди сказали мне, что я талантлива. Вот поэтому я и не хочу ругать детей. Чем больше говоришь человеку, что он плохой, чем больше игнорируешь его, тем больше он будет соответствовать твоей оценке. Если я говорю человеку: «Слушай, не надо тебе этим заниматься», в этом нет снобизма. Но если человеку дано, то надо его просто на руках носить, чтобы не погасить Божью искру! Надо просто подходить и говорить: ты классный. На «Главной сцене» на канале «Россия» я подходила и говорила людям, что они молодцы. Но вот в чем загвоздка и подвох конкурсов: люди не понимают, что если они получают первое место, это еще ни о чем не говорит — надо впахивать еще больше. А их по телевизору показали — и все. Они гаснут. Сейчас много надежд и утраченных иллюзий. Когда человек их утрачивает в 25 лет — это нормально, можно успеть еще что-то сделать. А вот когда ты в 45 понимаешь, что всю жизнь не тем занимался… на таких вот шоу… И потом эти люди сидят злые. Им в лицо я говорить не буду, конечно, что поезд ушел и дальше уже ничего не будет.

— У вас был план, какие-то рубежные точки, когда и чего надо достичь?

— Нет. Я бессистемный человек. Я говорю своему редактору: «Книги выпускать люблю, а собирать написанное и вычитывать — нет». Мне действительно писать легче, чем потом собирать это все. Мне это не нравится. Не нравится работать в студии — нравится писать песни. А потом начинаешь работать над этими песнями, и это уже чуть-чуть утомительно… Переписывать что-то я вообще не умею. Поэтому — нет, системы нет, и ее никогда не будет.

— Ваше — это дома с бумажкой, ручкой и гитарой?

— Да это самое классное, самое здоровское. Намного интереснее, чем когда песни выходят. Презентации — это уже скучно.

— А петь потом эти песни? 

— Классно, я люблю петь.

— Петь песни в тысячу первый раз? 

— А я от них не устала. Мне они нравятся, они очень хорошие. Если в какой-то момент разобраться с самой собой и понять, что то, чем ты занимаешься, — твоя судьба, то сразу много осмысленности в голове и в сердце. И ты не можешь устать от песни, которую действительно по любви написал когда-то. Ну и что, что тебе повезло и эти песни слушает вся страна? «Ты дарила мне розы» или «31-я весна» не становятся другими от того, что их слушают. Я с большим уважением и с любовью отношусь к ним. А песни, к которым я остываю, я просто не пою.

— А перезаписать их?

— Нет. Зачем? Я же это уже сделала. Я же не импотент — постоянно переаранжировывать старые песни и пытаться их опять спеть! Лучше напишу новые.

— Что будет нового в Кремле 20 октября, в программе с Юрием Башметом?

— Это симфонизм, слияние рока и симфомузыки, а в первую очередь — соединение двух людей. Если бы не Башмет, я бы просто не приблизилась к оркестру. Это уже делали до меня, а я не конъюнктурщица. Но здесь есть Башмет, и есть жажда этой музыки, которая меня не оставляет ни на секунду. 

— Недавно Башмет вместе с Хабенским вышел на сцену «Современника». Вы бы попробовать не хотели? 

— Ой, ну какая я актриса. Я как есть, так и сижу. Я даже не могу медленнее разговаривать, чтобы произвести впечатление.

— Зачем медленнее разговаривать? 

— Ну, вот та-а-а-ак говоря-а-а-ат, — начинает растягивать слова. — Такой апломб должен быть, что я такая крутая, — смеется. — Но у меня это не получается. Еще хочется быть взрослой. И это тоже не получается. 

— Два года назад вы жаловались моей коллеге на отсутствие цеховой солидарности, говорили, что мало кто вас поддерживал… 

— Не зря же мы студию строим. Хотим поддерживать других.

— Сейчас театральное сообщество, интеллигенция мощно поддерживает Кирилла Серебренникова.

— Потому что Серебренников — гений. Против лома нет приема. Нельзя же закрывать глаза на то, что происходит. Я написала Кириллу в Фейсбуке пост, надеюсь, он это прочитает. Все будет хорошо. Бог Кирилла не оставит точно. Я на это уповаю. А общество как было инертным, так и осталось. Ничего не изменилось. Когда Pussy Riot попали в тюрьму, самое чудовищное было то, что никто их так и не защитил. Мне в то лето 2012 года вообще все стало понятно про общество. Вообще церковь у нас в стране очень нежная. Но я не понимаю, каким образом художник может это учитывать. Потому что творчество — это идея, это порыв, в котором человек может позволить себе много смелых высказываний и нелицеприятных суждений. Так что хочется призвать церковь и общество быть более толерантными, что ли. Когда рисуют карикатуры на Трампа, он, как мне кажется, как-то не очень обижается. От него не убудет, если 15 тысяч американцев на него нарисуют шаржи. Так и нам надо быть поспокойнее. И не считать, что в каждом человеке сидит враг. Это мы пережили в 1937 году, как известно. Полстраны были врагами.

— Буквально месяц назад в Магадане местный коллега пытался доказать нам, что у нас неверное представление о городе: тут заключенные ели красную рыбу и ужасы лагерей преувеличены.

— Красной рыбы в Магадане действительно до черта. Для меня Магадан — это лекало Америки. Туда съезжались одни авантюристы и зэки, а зэки, мы же помним, — не только те, кто воровал и убивал. Но и те, кто как-то «провинился» перед государством. В Магадане изначально классная смесь человеческих энергий. Это мой состав ДНК, моя кровь, мое взросление. Я выросла там и часто не понимаю людей, которые живут в средней полосе. На севере много максимализма. Много красивых, смелых людей. Авантюристов много. «Большая земля», как мы называли Москву, — это другое. Я всегда буду оттуда, а не отсюда. 

— Как вам было на материке сначала?

— Ужасно. Я приехала в Питер, и, помню, одна девочка мне сказала: «Что ты такая прямая, как шпала? Здесь поаккуратнее, здесь — погибче, а здесь — соври». Я смотрела на нее и думала: «Что ты несешь?» Здесь люди думают, что они со всеми должны быть милыми и хорошими. Но ведь ты не обязан всех любить. И должен иметь возможность высказывать свою точку зрения, которая не совпадает с чьей бы то ни было. Это твое право. Мы же так быстро живем. Не успеете моргнуть — у вас уже будут внуки, вы уже будете еле ходить. И какого черта тогда всю жизнь пытаться всем понравиться? Я этого понять не могу.

— Часто «прилетало» из-за вашей прямоты? 

— Я была адской максималисткой до рождения детей. Но дети научили меня терпимости. Потому что когда чувство собственного достоинства и совесть оголены, когда тебе часто бывает стыдно (а мне часто бывает стыдно), ты оказываешься в пограничной зоне с нетерпимостью. А это неправильно. Компромисс компромиссу рознь. Нужно быть тоньше. Самое главное, чему меня научили дети, — становиться в какой-то момент оппонентом самой себе и пытаться понять, почему человек так себя ведет. Когда ты понимаешь чьи-либо мотивы, тебе проще разговаривать. Не потому, что ты стремишься использовать собеседника в своих целях, а просто потому, что понимаешь, кто он, какой он. Мне достаточно было в школе, чтобы человек написал слово «кровать» через «а», чтобы он для меня перестал существовать. Человек пишет с ошибками — его нет. Слушает «Ласковый май» — все. Так вот, это «все» ни к чему не приводит, это глупость. Не может быть «все». «Все» бывает только тогда, когда вбивается последний гвоздь в крышку гроба. Даже когда вбивается первый — еще не все. А до этого есть масса возможностей друг перед другом извиниться, объясниться, это же важно, для этого мы и живем. И уж точно не ради денег и карьеры.